Государственное собрание Словении

Субтитры

Славой Жижек: Сначала как трагедия, затем - как фарс Колледж Купер Юнион, 14.10.2009 Перевод Алины Лежениной для проекта "Эстетические среды" Спасибо большое, я рад, что я здесь. Мне, как всегда, хочется сказать много всего, поэтому надеюсь, что я могу рассчитывать на ваше терпение. Позвольте мне сразу перейти к делу. 9 ноября исполняется 20 лет со дня падения Берлинской стены - это повод задуматься. Принято подчеркивать "чудесную" природу падения социалистических режимов. Говорят, это было похоже на внезапно сбывшийся сон. Никто и представить такого не мог всего двумя месяцами ранее. Свободные выборы, падение коммунистических режимов, которые рассыпались, как карточные домики, и так далее. Кто в Польше мог представить себе свободные выборы и Леха Валенсу в качестве президента? Тем не менее, стоит добавить, что подлинное чудо случилось только два года спустя - это возвращение бывших коммунистов к власти при помощи свободных выборов. Валенса утратил влияние и оказался менее популярным, чем генерал Ярузельский, который за 15 лет до этого расправился с движением "Солидарность", введя в стране военное положение. Почему происходят столь радикальные изменения? Наиболее распространенное объяснение - это неадекватность ожиданий людей, которые просто не понимали, что такое капитализм на самом деле. Они просто хотели иметь кусок пирога и есть его. Они хотели капиталистических, демократических свобод и изобилия материальных благ, и не задумывались о цене, которую им придется заплатить - утрата безопасности и стабильности, которые более-менее обеспечивали коммунистические режимы. Как саркастично замечали западные комментаторы, то, что выглядело как благородное дело борьбы за справедливость, оказалось борьбой за право есть бананы и смотреть порно. Итак, когда наступило неизбежное разочарование, в посткоммунистических странах возникли три иногда близких, а иногда противоположных реакции: во-первых, ностальгия по старым добрым коммунистическим временам; во-вторых, популизм правого, околофашистского толка; в-третьих, запоздалая антикоммунистическая паранойя. Первые две из этих реакций довольно легко понять. Ностальгию по коммунистической эпохе не стоит принимать всерьез: это не желание вернуться в великолепную социалистическую реальность, а, скорее, нечто вроде траура, то есть наименее болезненного способа расстаться с прошлым. Подъем правого популизма характерен не только для стран Восточной Европы. Эта ситуация характерна для всех стран, втянутых в водоворот глобализации. Куда более интересным кажется неожиданное возрождение антикоммунизма почти через два десятилетия после всех этих событий. Я думаю, что причина... это весьма загадочно выглядит: два-три года спустя коммунизм упоминался уже довольно редко, а с недавних пор повсюду - в Хорватии, в Чешской Республике, Венгрии, Словении - внезапно происходит новый подъем антикоммунизма. Почему? Я думаю, это объясняется очень просто. Логика здесь такая: если уж капитализм настолько лучше, чем социализм, то как получилось, что мы по-прежнему несчастны? Если вы действительно верите в капитализм, то вам остается только ответить, что коммунисты по-прежнему втайне правят страной. Как будто это не "настоящий" капитализм, а капитализм, управляемый скрытой коммунистической элитой. Тогда я возражу, что, вообще-то, это и есть капитализм - когда вами манипулирует некая элита, и так далее. Очевидно, что когда люди протестовали против коммунистических режимов в Восточной Европе, то большинство хотело вовсе не капитализма, а солидарности и справедливости. Люди хотели, чтобы их личная жизнь не контролировалась государством, хотели собираться и говорить то, что думают, хотели права жить честно, хотели быть свободными от примитивной идеологической доктрины и повсеместно распространенного циничного лицемерия. Как проницательно замечают многие аналитики, идеалы, которыми руководствовались протестующие, были в большой степени позаимствованы из самой социалистической идеологии. Значит ли это, что мы должны делать вид, что ничего особенного не происходит? Объяснять недовольство этих людей незрелостью, тем, что они хотели слишком многого? Были ли они утопистами, или же продолжающийся финансовый кризис подтверждает, что утопичен сам современный мировой капитализм? Но, тем не менее, невозможно не признать вот что - и с этого мне хотелось бы начать - это поражение. Настоящее поражение. В том смысле, что ... не думаю, что мы представляем себе масштабы того поражения, которое потерпели левые. Во-первых, вы здесь, при Обаме - почти исключение, счастливое исключение. Вы можете наблюдать процесс, который происходит во многих европейских странах, в почти лабораторной чистоте: разложение социал-демократического "государства всеобщего благосостояния". Сначала поражение потерпели коммунисты, государственный социализм, а теперь, двадцать лет спустя, и другие левые - социал-демократы в Западной Германии, Франции и других странах. Мне кажется, мы приближаемся к ситуации, когда противоборствующие стороны - именно такова ситуация в современной Польше - когда противоборствующие стороны будут представлены не социал-демократами с их идеей "государства всеобщего благоденствия" и какими-нибудь христианскими популистами-консерваторами, но, скорее, оппозицией между основной партией - либеральной, толерантной, капиталистической, со всей этой политкорректностью, выступающей за экономический либерализм, рыночную экономику и т.д. - так вот, этой главенствующей партией и правой популистской реакцией на нее. Так что выбирать придется между политкорректными, прокапиталистическими либеральными партиями - и популистскими, реакционными. Причем, что еще хуже, единственные, кто отваживается использовать такие непристойные слова, как "рабочий" и тому подобные - это обычно как раз популисты из правого крыла. Оставшиеся левые, по крайней мере в Европе, так боятся, что их обвинят в приверженности к устаревшей парадигме XIX века, что они избегают упоминания таких терминов, как "рабочий класс". Их пропаганда призвана убедить себя и окружающих в том, что их партия - партия постмодернистских, "цифровых", динамичных капиталистов. Что же тогда получается? Как именно свершается это поражение? Позвольте привести еще один пример. Извините, я трачу время. Давайте считать, что это время потрачено на дискуссию - что я уже отвечаю на вопросы, пусть и на свои собственные. Единственным действительно интересным экономическим предложением левых за последние десять лет оказалось предложение о гарантированном минимуме, или о так называемой "гарантированной ренте". Это, на мой взгляд, - симптом нашего сегодняшнего состояния, несбыточная мечта о том, чтобы заставить капитализм функционировать как социализм. Вот в чем основная идея. Основная идея - в том, чтобы каждый гражданин, вне зависимости от своего социального статуса, от того, трудоустроен ли он, должен иметь гарантированный минимум денежного довольствия, выплачиваемый государством, достаточный для того, чтобы позволить ему вести жизнь в приемлемых условиях. Считается, что в результате решается проблема безработицы решается проблема потребления, потому что люди получают деньги, и на рынке формируется спрос, достаточный, чтобы избежать кризиса. Лично меня привлекает еще один элемент: обычно тот, кто продает себя в качестве рабочей силы, оказывается в проигрышной ситуации: у него нет выбора, он обречен "торговать собой", чтобы выжить. А здесь у вас появляется возможность реального выбора - работать или не работать. Вы действительно можете сказать: "Нет!" Но как же странно это предложение выглядит относительно классической марксистской парадигмы: во-первых, это рента. В Бразилии они называют это "renta basica", "гарантированная рента". В наши дни рента становится основным источником дохода в цифровой индустрии. Очевидно, что основной источник дохода Билла Гейтса - не прибыль как таковая, а рента. Ведь что делает Билл Гейтс? Есть простое объяснение, которое я даю в последней главе своей новой книги. Я считаю, что его богатство... Можно, конечно, поиграть в эти старые скучные марксистские игры, сказать, что это сверх-сверх прибыль, но я думаю, что здесь это не работает. Это рента. В каком смысле? Здесь мы должны пойти до конца, критически отнестись к самому Марксу там, где это необходимо. В "К критике политэкономии" Маркса есть потрясающий отрывок, в котором он говорит о том, что ключевая роль знания в производстве на всех уровнях - от научного знания до экспертизы - делает трудовую теорию стоимости, согласно которой в основе стоимости лежит необходимое рабочее время, бессмысленной. Далее Маркс использует свой знаменитый термин "всеобщий интеллект", означающий, что в основе стоимости лежит коллективное знание. Но здесь Маркс также терпит неудачу - он словно наивно ждет того, что, достигнув определенного уровня, капитализм погибнет. Он станет бессмысленным, потому что время, затраченное на труд, полностью перестанет быть источником ценности. Чего не мог представить себе Маркс - так это того, что "всеобщий интеллект" также может быть приватизирован. А затем продан, если вам удалось занять позицию монополиста на рынке. Продан не сколько ради прибыли, сколько ради "ренты". Мне кажется, именно это и происходит на рынке сегодня. С одной стороны, у нас есть люди вроде Билла Гейтса, который преуспевает в основном благодаря своим манипуляциям на рынке. В том смысле, что ведь любой идиот знает, что продукция Microsoft - далеко не лучшая. Почему же мы все пользуемся именно ей? Потому что она de facto занимает позицию монополиста. Так что это не прибыль, это рента, которую мы все платим, чтобы иметь возможность принять участие во всеобщем интеллекте. Вот чего не понимал Маркс. С другой стороны, Маркс совершил еще одну очень удивительную ошибку: объясняя, что единственным источником стоимости является труд и так далее, он приводит очень неудачный пример, хотя в теории это правильно: это пример с нефтью. Но ведь именно нефть сегодня опять же является источником не прибыли, а "ренты". Если мы учтем еще и гарантированную ренту, то столкнемся с ситуацией, абсурдной с точки зрения ортодоксального марксизма. У нас есть узкая производящая прослойка старомодных капиталистов и трудящихся - и большой срез общества, который эксплуатирует и тех, и других: это и те, кто получают ренту, и те, у кого есть природные ресурсы, и те, кто вообще не работает. Для меня вывод отсюда не в том, что мы должны отказываться от "устаревших" терминов, таких как "пролетариат", "эксплуатация" и так далее, а дать им новые определения. Другое ироническое замечание по поводу "гарантированной ренты": самым преданным сторонником этой идеи в Европе является Тони Негри, но ведь это смешно! За последнее десятилетие у Тони Негри возникла пара идей или, скорее, одна идея в двух аспектах, которая, на мой взгляд, оказалась ошибочной. Это, прежде всего, идея Империи, которая состоит в том, что верховная власть в государстве ослабевает, что с ней перестают считаться и так далее. К тому же мы все номадичны, подвижны - вся эта делёзовская поэтика, - так что кому какая разница, гражданин вы или нет, и так далее. Но подождите секундочку! Ведь вся идея гарантированной ренты строится на том, что центральная роль приписывается государству, признающему вас гражданином, а рента связана с привилегией гражданства в той или иной стране. Мне кажется, это диалектика в действии: есть нечто потрясающе в иронии того, что теоретик, почти всю жизнь посвятивший пропаганде определенной концепции - Империя, снижение роли государства, - делает предположение, которое противоречит всему, что он утверждал раньше. Я вам очень советую почитать Роберта ван Парриса, он социолог, вроде бы бельгийский, у него есть работы, посвященные гарантированной ренте. Так вот, он говорит, что это единственный способ легитимации капитализма. Мне кажется, это очередная мечта. И, снова же, она является симптомом все того же поражения. Поражения в том смысле, самое радикальное воображение на сегодня - воображение в смысле того, что стремиться реализоваться - это смириться с капитализмом и просто мечтать об идеальном "государстве всеобщего благоденствия". Как работает это поражение? Мне хотелось бы процитировать Алена Бадью, который описал три пути, на которых Революция терпит поражение. Во-первых, это буквальное поражение. Враг попросту оказывается сильнее. Во-вторых, то поражение, которое кроется в самой победе. Враг побежден, но лишь потому, что вы взяли его методы на вооружение. Это или парламентская демократия или так называемый коммунистический тоталитаризм. Победитель уподобляется своему побежденному врагу. Но Бадью говорит, что есть и третий путь - наиболее вероятный и одновременно наиболее ужасающий. Безошибочный инстинкт говорит нам, что когда революция превращается в государственную власть, она предает саму себя. Но, будучи неспособной подчинить общественную жизнь какому-то действительно новому порядку, революционное движение пытается сохранить свою чистоту, прибегнув к ультралевому, разрушающему все на своем пути террору, как например, китайская культурная революция, красные кхмеры и так далее. Бадью очень точно определяет эту ситуацию как "сакрализующее искушение пустоты". Вот цитата из Бадью: <i>"Одним из главных маоистских лозунгов времен Культурной Революции - <i>сметь бороться и сметь побеждать. <i>Но если нам так трудно следовать этому призыву, <i>если мы боимся не столько борьбы, сколько победы, то это потому, <i>что в борьбе мы подвергаемся лишь опасности поражения, <i>тогда как победа скрывает в себе куда более ужасающее поражение: <i>осознание того, что мы зря сражались, <i>что победа - лишь подготовка к повторению старого, к реставрации. <i>Здесь и рождается это сакрализующее искушение пустоты. <i>Самый страшный враг любой нацеленной на освобождение политики - <i>не истеблишмент, который попытается ее подавить, <i>а внутренне присущий ей нигилизм и та безграничная жестокость, <i>которая может сопутствовать пустоте."</i> Конец цитаты. Это звучит очень по-хайдеггериански. Мысль о том, что величайшей опасностью оказывается как раз нигилизм, внутренне присущий самому революционному проекту. Но, тем не менее, Бадью здесь говорит ровно противоположное лозунгу Мао "Смей побеждать". Вам следует бояться победы, бояться взять в руки власть, бояться попытки создать новую социально-политическую реальность, потому что урок XX века состоит в том, что за победой следует или реставрация, возврат к государственной логики власти, или бесконечный цикл саморазрушительного очищения. Поэтому Бадью предлагает заменить логику революций XX века тем, что он называет "уклонением". Вместо победы, принятия властных полномочий, нужно сохранять дистанцию по отношению к власти, уклоняться от нее, создавать небольшие пространства за пределами государственной власти. Но, каким бы симпатичным ни выглядело это предложение, осуществление его досталось бы нам слишком дорогой ценой. Это значило бы, и Бадью также приходит к этому выводу, что мы отказываемся от борьбы с капитализмом. Бадью именно это и утверждает. Он говорит, что никогда не понимал, что значит бороться с капитализмом. В одном малоизвестном интервью, которое он дал в Италии, - а у меня-то все записано! - он даже сказал: "Капитализм - это воздух, которым мы дышим. Как мы можем бороться с ним?" Да, возможно, это так и есть. То есть, над этим легко смеяться, но проблема-то абсолютно реальная. Я хочу сказать, что мы должны признать наличие этой проблемы. Капитализм действительно в каком-то смысле одержал безоговорочную победу. Капиталистическая идеология с ее основными компонентами - это тот воздух, которым мы с вами сегодня дышим. И, вслед за Бадью, я хотел бы обозначить одну разницу, ссылаясь на Беньямина, на выделенные им разные виды насилия. Так вот, Бадью предлагает ввести различие между конституирующей и сконституированной идеологиями. Сконституированная идеология - это вторичная эмпирическая идеология. Это очевидные примеры про искажение фактов, про безумную идеологическую паранойю. А конституирующая идеология - куда более опасная, "формальная" идеология, это невидимая форма того, как вы мыслите. Я могу привести пример, чтобы объяснить, как это работает. Возьмем, например, дискуссию о здравоохранении, которая сейчас идет у вас. Я просто наслаждаюсь ими, обожаю их! Эдакий стиль Сары Пэйлин. Но я оговорюсь, единственный канал, который я смотрю здесь - это "Fox News", единственный забавный телеканал! Вы знаете, все это безумие того, что Обама уже подписывает кому-то смертные приговоры, он решает, кому умереть, а кому нет, или еще одна история, самая моя любимая, она прямо вызывает у меня интеллектуальный оргазм! Я где-то прочитал, что Обама отдал тайный приказ о создании более трех тысяч концентрационных лагерей по всей Америке, и однажды, под покровом ночи, все американские патриоты будут отправлены в эти лагеря. Следующее рассуждение мне тоже очень понравилось: ведь Обама знает, что в американской полиции также достаточно патриотов, поэтому ей нельзя доверить охрану этих лагерей. Так что Обама тайно нанимает полицейских у Уго Чавеса. Ну ладно, все это шутки. Но ведь есть и более фундаментальный уровень, уровень старой доброй темы о свободе выбора и выборе свободы. И тут мы уже не смеемся, тут идеология работает. Есть все эти полусумасшедшие правые, а вот свобода выбора - это уже по-настоящему опасная часть идеологии. Вот в чем проблема. Здесь определяются границы того поля, в котором исчезают многие вещи. Как это работает? Я расскажу вам старую историю. Около года назад я имел несчастье участвовать в публичных дебатах с Бернаром-Анри Леви в Публичной библиотеке Нью-Йорка. И я помню, что он произнес пафосную речь в защиту либеральной толерантности, что-то вроде: "Неужели вы не хотели бы жить в обществе, где вы можете с юмором отнестись к господствующей религии и не бояться, что вас за это убьют? В обществе, где женщины одеваются, как хотят, и имеют право выбирать тех мужчин, которых они любят?" Я произнес столь же пафосную речь в защиту коммунизма: "Во времена пищевого и экологического кризиса, во времена, когда между государствами участились вооруженные конфликты - не должны ли мы попытаться найти новый способ коллективных действий, который отличался бы как от рынка, так и от государственного планирования?" Уловка здесь в том, что если вопрос поставлен таким образом, то мы не можем ответить "Нет!" Не мог же я сказать, что я против того, чтобы женщины сами выбирали себе партнеров! Даже Бернар-Анри Леви, и тут он почти заслужил мое уважение, сказал: "Минуточку, если это коммунизм, то тогда и я - коммунист". Для меня это было доказательством того, что мы оба находимся внутри идеологии. Мы сражались на уровне того, что я называю конституированной идеологией, оставаясь в рамках одной и той же структуры. Какова функция этой структуры? Создавать нечто невидимое, то, что мне хотелось бы назвать звуковым фоном. То есть, конечно же, мы все хотим, чтобы женщины одевались как хотят, и выбирали тех мужчин, которых они любят, и все такое, но, опять же, что это значит, когда мы утверждаем это в рамках конкретной глобальной ситуации? Это что, оправдывает бомбардировки или еще что-то? Что это на самом деле значит? Все дело в этом незаметном фоне. Почему же мы его не замечаем? Именно потому, что мы так глубоко погружены в идеологию. И ее главная черта сегодня - и в этом ее сила - что, как говорят некоторые аналитики, современный капитализм пытается предстать в виде "культурного капитализма". Что я здесь имею в виду? Вот прекрасный пример "культурного капитализма" в его самых крайних проявлениях. Недавно я видел рекламу фирмы "Tom's Shoes", основанной в 2006 году, которая работает по принципу: "Когда вы покупаете одну пару обуви, Tom's дарит одну пару новой обуви нуждающемуся ребенку. Одна за одну. Используя потребительскую способность индивидов, мы пытаемся служить Добру - вот зачем мы все это делаем. В мире, где из шести миллиардов людей четыре живут в невыносимых условиях, давайте сделаем шаг в лучшее будущее." Конец цитаты. Фраза "одна за одну" дает нам ключ к тому идеологическому механизму, который поддерживает Tom's Shoes. Между эгоистическим потреблением и альтруистической благотворительностью происходит обмен. Можно сказать иронично, что "грех" потребления, который мы совершаем, покупая очередную пару обуви, смывается, потому что мы знаем, что благодаря этому нуждающиеся получат пару обуви бесплатно. Это процесс достигает высшей точки: само участие в потреблении помогает нам бороться со злом, существующим из-за капиталистического потребления! Я не хочу тратить время на то, чтобы приводить свои старые примеры, но я испытываю сильнейшую, глубоко личную неприязнь к кофе "Starbucks". Оно - воплощение этой идеологии. Единственный момент, когда я испытываю искушение стать оголтелым консьюмеристом - это когда я захожу в кофейню "Starbucks" и получаю такой мессидж: "Да, Вы немножко переплачиваете, но когда Вы покупаете кофе, то Вы не просто покупаете капуччино, вы покупаете такие ценности, как общение, вы встречаетесь в кофейнях с друзьями, а еще мы спасаем тропические леса и голодающих детей Гватемалы." На это хочется ответить: "Нет! Просто дайте мне кофе! К черту голодающих детей Гватемалы! Я не хочу иметь к этому никакого отношения." Но видите, как это работает: акт потребления превращается в свою полную противоположность. Вы платите за идеологию. Буквально. Знаете, иногда на чеках написано, какую часть цены составил НДС, и так далее. Я бы хотел увидеть, как при каком-нибудь честном левом диктаторе, когда Вы получаете такой вот чек из "Starbucks", а там написано: цена: 30 центов - это НДС, 1 доллар - кофе, и 1 доллар - идеология, которую ты тоже покупаешь. Потому что именно идеология приносит удовлетворение: я не просто потребляю, я что-то делаю. Я спасаю тропические леса и так далее. Даже Че Гевара стал символом всего и ничего одновременно. То есть он всякий раз означает именно то, что вам нужно: молодежный бунт против авторитаризма, солидарность с бедными и эксплуатируемыми, святость - вплоть до либерально-коммунистического, антрепренерского духа "работы на благо всего человечества". Пару лет назад даже один высокопоставленный представитель Ватикана высказался насчет того, что в лице Че Гевары мы имеем перед собой пример человека, который пожертвовал своей жизнью во имя блага других людей. Но, как обычно, безвредное почитание смешивается со своей противоположностью - непристойным превращением образа в товар. Недавно один друг из Австралии прислал мне рекламу фирмы, которая производит мороженое "Cherry Guevara". Рекламная компания фокусируется, конечно, на опыте поедания этого мороженого. Вот описание: "Революционная борьба вишенок была подавлена, когда они были окружены двумя слоями шоколада. Пусть память о них сохранится у вас во рту!", - и так далее. Это шутка, но очень эффективная. Таков триумф современного капитализма. Целый идеологический исторический нарратив сконструирован таким образом, чтобы социализм выглядел консервативным, иерархизированным, бюрократическим. И урок 1968 года - а ведь это был, хотя мы часто забываем об этом, год антикапиталистического протеста, - вдруг оказывается следующим: "Прощай, мистер Социализм! Подлинную революцию совершит постмодернистский "культурный" капитализм." Как я уже говорил, материальная сила этой идеологии ощутима в нынешних дебатах о здравоохранении. Здесь мы задеваем самый центр, самый нерв либеральной идеологии: свободу выбора. Сегодня мы живем в обществе, которое такие социологи, как Ульрих Бек, называют "обществом риска", при котором господствующая идеология пытается продать нам саму нестабильность, вызванную распадом "государства всеобщего благоденствия" в качестве источника новых свобод. Вам приходится менять место работы каждый год из-за того, что краткосрочные контракты заменили долгосрочные. Почему бы вам не увидеть в этом возможность реализовать свой скрытый потенциал вместо того, чтобы годами просиживать на постоянной работе? Вы больше не можете, как раньше, полагаться на страхование здоровья. Почему бы вам не увидеть в этом еще одну возможность выбора между жизнью "здесь и сейчас" и тем, чтобы защитить себя в будущем? Если это положение вызывает у вас тревогу, то нынешние идеологи тут же обвинят вас в том, что вы неспособны принять всю свободу, обвинят в бегстве от свободы, в незрелости, в преданности устаревшим формам. Более того... если эту... если эту ситуацию описать как идеологию такого субъекта, который является носителем индивидуальной психологии с его врожденными способностями, то мы автоматически начинаем интерпретировать эту ситуацию как результат наших собственных усилий, а не того, как силы рыночной экономики швыряют нас из стороны в сторону. Как говорил Джон Грей, "мы обречены жить, делая вид, что мы свободны". Яркий пример такой парадоксальной видимости свободы - это то, как популярная антиконсьюмеристская идеология относится к проблеме бедности, представляя ее как результат свободного выбора. Популярные книги и статьи, посвященные стилю жизни, советуют нам, как избежать консьюмеризма и начать вести образ жизни, свободный от постоянной погони за новинками. Идеологические основания этого решения очевидны: представляя бедность как результат свободного выбора, он дает психологические обоснования объективно существующим социальным проблемам. Позвольте мне покритиковать мой собственный народ. Янез Дрновшек, бывший президент Словении в первые годы XXI века, холодный технократ, внезапно превратившийся в комического мистика-самоучку, отвечал на письма простых людей в еженедельном журнале. В одном из писем пожилая дама жаловалась, что из-за тяжелого материального положения она не может позволить себе питаться мясом и путешествовать. Президент ответил ей, что она должна радоваться тому, что оказалась в таком положении: простая пища без мяса полезна для здоровья, а вместо того, чтобы бесцельно кататься по всему свету, ей следует заняться духовным, приносящим большее удовольствие путешествием. "Не занимайтесь внешними путешествиями, займитесь внутренним путешествием." И так далее. Некоторые из нас помнят печально известную коммунистическую мантру о том, что свобода человека в буржуазном обществе - чисто внешняя. Как бы смешно это ни звучало, а в разграничении формальной и подлинной свободы действительно есть зерно истины. Формальная свобода - это свобода выбора в системе координат, предложенной существующей расстановкой сил. А подлинная свобода - это возможность изменить саму систему координат. Если рассматривать дебаты о здравоохранении с этой точки зрения, то свобода выбора предстанет в несколько ином свете. Если реформа здравоохранения пройдет, то большая часть населения Америки получит сомнительную свободу - волноваться о том, кто покроет их расходы на врачей, лавировать, принимая непростые решения относительно своих финансов. Если бы они могли относиться к здравоохранению как к чему-то само собой разумеющемуся, рассчитывать на него, так же, как на снабжение водой или электричеством, ведь мы же не размышляем, что нам выбрать - воду или электричество, то они могли бы посвятить больше времени другим вещам. То есть мы должны принять свободу выбора, но уловка здесь в том, что свобода выбора здесь вряд ли имеет какую-либо ценность. Я не хотел бы жить в обществе, где я был бы свободен выбирать между электричеством и так далее. Это было бы кошмарное общество. Я предпочитаю, чтобы в этой области все решалось само собой. Почему бы не сделать то же самое и в отношении здравоохранения? Ведь это же вполне возможно! Возьмем, например, Европу. Говорят, в Канаде это не работает. Но я недавно был в Норвегии - отнюдь не коммунистической стране, но стране, в которой очень силен дух - может, это как-то связано с прошлым этой страны - дух коллективных решений. Когда случился кризис постмодернистского капитализма, фиаско той индустрии, которая действительно что-то производит, то они сделали нечто немыслимое, невозможное с точки зрения либеральной идеологии: представители общества - профсоюзы, даже управляющие-капиталисты - собрались вместе и приняли большое решение. И это отлично сработало! Я не говорю, что Норвегия - это наш идеал, но я говорю, что мы должны противиться той идеологии, которая говорит нам, что любое большое решение непременно обернется бюрократическим кошмаром. Ну, в общем, и так далее. Простите, давайте продолжим, я немного сбился. Так вот, мы должны понять, что свобода выбора действительно работает, только когда целый комплекс правовых, образовательных, этических, экономических и других условий будет формировать невидимый фон для наших актов свободной воли. Нам не следует говорить: "Мы хотим меньше свободы!", нет, нам следует сказать: "Минуточку, свобода - не в воздухе!" И в этой связи именно по этой причине даже либеральное государство для своего успешного функционирования нуждается во все более и более чрезвычайно сильном государстве. Это подтвердила эпоха президентства Буша. Откуда взялся миф о том, что государство исчезает? Никогда еще мир не знал такой сильной государственной машины, как США, которая регулирует так много вещей и так далее. Я даже не буду критиковать эту ситуацию. Мне лишь хотелось бы еще раз подчеркнуть, что любой выбор всегда осуществляется исходя из какой-то ситуации, в каком-то определенном контексте и т.п. Вот в чем настоящая проблема: настоящая проблема в том, какие акты выбора не замечаются, исчезают с горизонта из-за того, что используются другие акты выбора. Вот главная задача сегодня - увидеть фон, на котором эти акты выбора произошли. Особенно в отношении всех этих благих мультикультурных проектов. Всегда нужно искать этот конкретный фон. Позвольте привести пример, который может многим из вас показаться сомнительным. Когда я недавно, ну, где-то год назад, был в Рамалле и Иерусалиме, то узнал, что правительство Израиля потихоньку выполняет дорогостоящий многолетний план развития восточной части Иерусалима, недалеко от достопримечательностей, представляющих религиозную и национальную ценность, прямо за стенами Старого города. Это - часть плана по укреплению Иерусалима как столицы Израиля. Часть этого плана выполняется частными компаниями, которые одновременно скупают собственность палестинцев. Этот план не вызвал почти никакого неодобрения в обществе. Свалки и пустыри расчищают и превращают в сады и парки, которые уже открыты для посетителей, которые могут гулять по тропинкам, наслаждаться прекрасными видами и читать надписи на указателях, которыми отмечены места, сыгравшие важную роль в истории еврейского народа. Для обустройства этого района были снесены дома палестинцев - чтобы создать пространство для нового развития территории. Весь этот район, имеющий бесконечно сложный ландшафт, буквально усыпан святынями трех монотеистических религий, так что официально эта ситуация объясняется так: мол, это делается для блага всех - христиан, мусульман, евреев, ведь это привлечет внимание к месту, которое является мировым культурным наследием. Тем не менее, как отмечает организация "Мир сейчас", этот план осуществляется таким образом, чтобы подчеркнуть идеологию доминирования евреев в этом районе. И здесь я вижу проблему, и в этом я солидарен с моим другом Уди Алони, которого недавно так раскритиковали в "New York Book Review" за то, что он довольно резко отозвался о некоторых чертах, присущих кинофестивалю в Торонто. Речь не идет о том, чтобы - и я сам был бы первым против этого - бойкотировать еврейских художников и так далее. Но я испытал это, когда пришел поддержать фильм Уди Алони, - неофициально, как частное лицо. Так вот, год назад, Иерусалимский кинофестиваль. Подается все это с таким пафосом: нас окружает все это безумие, ненависть, а мы здесь, в самом эпицентре, представляем собой островок толерантности и так далее. Это смешно. "Островок толерантности". Неужели им непонятно, что в определенном смысле сама их функция заключается в том, чтобы установить стереотип и сокрыть тот факт, что их существование в качестве "островка толерантности" возможно только пока попираются права палестинцев, и так далее. Мы должны быть очень чувствительны к подобным идеологическим операциям, которые скрывают самые реальные акты культурного и экономического насилия, по сути дела - жизненно необходимые для существования этих "открытых", "мультикультурных" пространств. Здесь мы не можем не отдать должное брутальной честности первого поколения основателей Израильского государства, которые и не пытались скрыть то преступное, без которого не обошлось основание государства Израиль. Они открыто признавали, что у них нет прав на палестинскую землю и что вопрос решается силовыми методами. Люди часто забывают об этом сегодня, а меня восхищает подобная честность. По крайней мере, в начале, Бен-Гурион и другие. Они не говорили: "Это наша Священная Земля!" Они говорили: нет, это не... Позвольте мне дать одну удивительную цитату. 29 апреля 1956 года группа палестинцев из Газы пересекла границу, чтобы воровать урожай с полей кибуца Нахаль-Оз. Рой, молодой член кибуца, охранявший поля, подъехал к ним на лошади, размахивая палкой, чтобы прогнать их. Палестинцы схватили его и увезли в Газу. На следующий день силы ООН вернули его труп с выколотыми глазами. Моше Даян, на тот момент глава Генштаба израильской армии, произнес на его похоронах следующую речь - послушайте, это нечто особенное: "Давайте - говорил Даян, - не будем сегодня проклинать убийц, что мы можем возразить против их смертельной ненависти к нам? Последние восемь лет они провели в лагерях для беженцев в Газе, пока мы на их глазах сделали земли и деревни их предков своими. Кровь Роя не на руках арабов Газы, но на наших собственных руках. Как получилось, что мы отказались взглянуть в глаза той трагической судьбе во всей её брутальности, которая ожидает наше поколение? Как могли мы забыть, что молодежь кибуца Нахаль-Оз живет у ворот Газы и ей приходится нести это бремя?" Конец цитаты. Помимо чисто идеологических манипуляций, помимо параллели между Роем и слепым Самсоном, персонажем, который играл ключевую роль в иудейской мифологии, в глаза бросается разительное несоответствие, разрыв между первым и вторым абзацами речи Даяна. В первом абзаце Даян открыто признает, что у палестинцев есть право ненавидеть израильских евреев, так как они отобрали у них земли. Но выводом из этого становится не признание собственной вины, а призыв принять судьбу во всей её брутальности, которая ожидает все поколение. То есть принять бремя, но не вины, а бремя войны, в которой победит сильнейший. Это не была война за справедливость: те, кто её вели... еще двадцать минут, хорошо? признавали, что творят насилие - факт, о котором Израиль часто забывает в попытках самолегитимации. И, мне кажется, я готов зайти очень далеко, чтобы понять израильцев. И, возвращаясь к нашим разговорам с моим другом Уди Алони: отдавая себе отчет в том, насколько сложная сложилась ситуация, мы все же должны применить к израиле-палестинскому конфликту старый лозунг 1968 года: "Soyez realistes - demandez l'impossible", "Будьте реалистами - требуйте невозможного". Это значит: если из бесконечных переговоров на Ближнем Востоке можно сделать вывод, то он состоит в том, что главным препятствием к воцарению мира становится именно то, что видится как реалистическое решение. Создание двух независимых государств. Хотя ни одной из сторон такое решение не нравится: Израиль, скорее всего, хотел бы, чтобы некоторая часть Западного берега стала их частью, а палестинцы тоже претендуют на эти земли. Так что хотя ни одна из сторон на самом деле не хочет этого разделения на два государства, считается, что это единственно возможное реалистичное решение. И та и другая сторона полностью исключают, считая несбыточной мечтой, очевидный и простой выход: создание двунационального светского государства, состоящего из Израиля, оккупированных территорий, Западного берега и Газы. Тем, кто открещивается от этой идеи, как от несбыточной утопии, которую сделали невозможной долгие годы взаимной ненависти и насилия, я могу, вслед за Уди Алони, дать простой ответ: возможно, это вовсе не утопия, ведь двунациональное государство - это уже состоявшийся факт, это реальность современного Израиля, и Западный берег - это de facto одно государство, вся территория de facto контролируется одной независимой властью - государством Израиль, разделенным внутренними границами. Поэтому задача - упразднить апартеид и создать светское демократическое государство. Я не говорю, что так и произойдет. Я говорю, что если этого не произойдет, то этот конфликт не закончится никогда. Ведь очевидно, что обе стороны - хотя я скорее за палестинцев - на самом деле влюблены в этот бесконечный конфликт. Причем Израиль - по очевидным причинам, ведь он потихоньку присваивает себе все больше земли. Так вот... Такие радикальные меры - может быть, единственный способ борьбы с тем моральным вакуумом, который свалился на нас. Есть такой фильм, снятый Анваром Конго и его друзьями, которые теперь стали уважаемыми политиками, а раньше они были бандитами и предводителями карательных отрядов, принявших участие в резне 1966 года, жертвами которой стали около двух с половиной миллионов предполагаемых коммунистов, в основном этнических китайцев. Фильм "Свободные люди" - об убийцах, которые победили. После того, как была одержана победа, они не замалчивали свои преступления словно "грязный секрет", воспоминания о котором вытесняются, совсем наоборот - они с радостью делятся с нами подробностями совершенных ими массовых убийств. Это шокирует, то, что запечатлено на пленке. И это не скрытая камера, они сами захотели снять этот фильм. Один из них описывает с удовольствием... даже не с удовольствием, для него это в порядке вещей, рассказывает, что после двадцати-тридцати изнасилований он нашел самый удовлетворительный способ насиловать женщин: если один из товарищей одновременно душит ее проводом, то удовольствие кажется намного острее, и так далее. В октябре 2007 года в Индонезии на государственном телеканале вышло в эфир ток-шоу, посвященное Анвару и его друзьям. И в средине этого шоу когда Анвар сказал, что, совершая убийства, вдохновлялся фильмами про гангстеров. улыбающаяся ведущая смотрит в камеру и говорит: "Потрясающе! Давайте поаплодируем Анвару Конго!" Потом, когда она спрашивает его, не боится ли он мести родственников погибших, то он отвечает, что не боится: "Пусть только попробуют - мы их тут же уничтожим!" За этими словами следует еще один взрыв аплодисментов. Абсолютная непристойность, это какой-то кошмарный сон: люди аплодировали убийцам, которые рассказывали, что в своей работе они вдохновлялись голливудским кино. Они даже объяснили, что могли совершить убийство, только представляя себя актерами из гангстерского кино. Они представляли себя Джеймсом Кэгни. Очень милая - то есть, не милая, а ужасающая деталь: им нужны были подобные фантазии, чтобы оказаться способными на убийство. Абсолютно ужасает в этом то, что даже нацисты, которые творили свои зверства в тайне, обладали чем-то вроде чувства стыда - здесь и в помине нет такого. Люди свободно обмениваются опытом: а вот так пытать лучше, а вот так больнее, и т.д., - абсолютный кошмар. Мы должны спросить себя, как такое возможно. Но чего нам точно не следует делать, особенно в этом случае - так это разыгрывать карту расизма: мол, ну это же Индонезия, страна третьего мира. Здесь мы имеем дело с тем, что следует назвать этической катастрофой, вызванной продолжающейся глобализацией. И давайте не будем столь уверены, что таким образом дело обстоит только в странах третьего мира. Если вы присмотритесь к тому, что сейчас происходит в Италии, при Берлускони, то это еще не то же самое, но близкое к тому. Как представитель левых со стажем, я и подумать не мог, что буду жить в мире, где мы, левые, будем, так сказать, защитниками норм приличия, общих благопристойностей и норм приличия. В 68-м мы использовали жест "Фак ю!" власть предержащим, чтобы шокировать их. А теперь это они ведут себя неприлично все больше и больше. Меня действительно беспокоит то, что происходит в Италии: глава государства de facto сознательно разрушает свой авторитет, выставляет себя на посмешище. Это похоже на то, что Мишель Фуко в своих поздних семинарах называл убуизмом, в честь "Короля Убю" Альфреда Жарри: Гручо Маркс у власти, властитель-клоун. И эта концепция здесь очень к месту. Например, я просто не мог поверить в то, что происходит, когда пару недель назад услышал, как личный специалист Берлускони по связям с общественностью, юрист, заявил: "Слухи о том, что Берлускони импотент - это грязная ложь. Он готов доказать перед судом, что он не импотент." Хотелось бы посмотреть, как он это сделает. Ну, вы понимаете. И я... Мне не хочется тратить на это слишком много времени, но мне кажется, что такая "убуизация власти" происходит повсеместно. Потеря властью достоинства. И мы не должны бояться выступить на стороне хорошего тона, обыкновенных приличий и тому подобном. Дело в том, что эти нормы приличия не имеют ничего общего... с каким-нибудь буржуазным самодовольством, мол, "мы тут все такие милые и все хорошо." Это приличия, абсолютно совместимые с духом борьбы. Такова наша задача на сегодня: соблюдение приличий, но с духом борьбы, а не нейтральности. Вы мне ответите, что я тут пытаюсь сплавить вам какое-то тоталитарное послание. Может, и так, но лучше всего это тоталитарное послание сформулировал ваш - и я восхищаюсь им - Марк Твен. Позвольте мне процитировать "Янки из Коннектикута при дворе короля Артура". Здесь Твен дает лучший из известных мне ответов всем этим скучным обвинениям, направленным против Французской Революции и якобинского террора. Вот, и это ваш собственный Марк Твен! "...Было два царства террора, если мы ещё помним об этом. Во время одного - убийства совершались в горячке страстей, во время другого - хладнокровно и обдуманно. Нас почему-то ужасает первый, наименьший, так сказать, минутный террор. Но между тем что такое ужас мгновенной смерти под топором по сравнению с медленным умиранием в течение всей жизни от голода, холода, оскорблений, жестокости и сердечной муки? Все жертвы того красного террора, по поводу которого нас так усердно учили проливать слезы и ужасаться, могли бы поместиться на одном городском кладбище; но вся Франция не могла бы вместить жертв того древнего и подлинного террора, несказанно более горького и страшного; однако никто никогда не учил нас понимать весь ужас его и трепетать от жалости к его жертвам." Конец цитаты. И вы знаете, именно так мы и должны действовать сегодня. Когда люди жалуются - нет, я сам, конечно, не одобряю Уго Чавеса, но когда люди жалуются, например, что Уго Чавес недемократически назначил кандидатов на должности новых членов конституционного суда, то я спрашиваю: "А что, предыдущие члены суда получили свои должности демократическим путем?" Вот в чем наша задача: учиться в таких случаях видеть факты в перспективе. Ну и в заключение: так что же нам делать в создавшейся ситуации? В ситуации, когда мы повсюду видим зловещие знаки - и я не стыжусь использовать здесь моралистические термины - знаки полной этической деградации, морального разложения, всепронизанности идеологией? Значит ли это, что мы ничего не может сделать? Нет. Мы можем сделать много всего. А если даже мы ничего и не можем сделать, мы можем вот что: ничего не делать. И на этом я закругляюсь, потому что вот эти ребята уже в панике. Нет, они точно не преданные коммунисты, это какие-то мягкотелые либералы. Пока они нам пригодятся, но на следующем этапе мы скажем им: "Было приятно пообщаться, но вот вам билет в один конец до Гулага!" Извините. Я хочу сказать, что даже если ситуация кажется нам безвыходной, мы всегда должны помнить урок, впервые сформулированный Ла Буасси, политическим теоретиком XVI века, в его замечательном трактате о добровольном рабстве... Да? А, теперь вы мне мстите!... Ну ладно, тогда я, так уж и быть, заканчиваю, две-три минуты. Так вот, мне хотелось бы представить вашему вниманию один замечательный роман, очень советую всем его прочитать, роман албанского писателя Иcмаила Кадаре "Дворец сновидений", роман о государстве, похожем на турецкую империю в XIX веке, где функционирует "министерство сновидений", куда стекаются сведения о снах жителей Империи. Потрясающий замысел: в этом министерстве понимают, что люди подчиняются власти не только по принуждению, но еще и потому, что они инвестируют свои мечты и сны в эту власть. Даже ненавидя тирана, вы все равно зачарованы им. Интересно с этой точки зрения читать поэтов сталинской эпохи. Все они, величайшие диссиденты - Пастернак, Мандельштам - были, судя по воспоминаниям очевидцев, самым противоречивым образом зачарованы Сталиным. Итак, первое, что мы должны сделать - и это очень важно - это первая часть того, что я назвал бы "политикой Бартлби". Это его знаменитое "Я бы предпочел не!", в том смысле, что "мы больше не будем смотреть ваши сны". Это ключевой момент, первый шаг к идеологическому освобождению. Чтобы завоевать... сейчас, вот уже конец... Чтобы завоевать это пространство свободы, даже религия может пригодиться. Я предпочитаю религию без Бога, религию как то, что позволяет дистанцироваться от существующей реальности. Какого Бога мы получаем при такой религии? Вы мой супер-эго. Заканчиваю. Недавно я услышал очень хороший большевистский анекдот, который был в ходу в двадцатых годах. Это важно, потому что в тот момент они еще сами верили в коммунистическую пропаганду. В последующие годы такой анекдот стал бы невозможным. В нем речь идет об искусном коммунисте-агитаторе, который после смерти, естественно, попадает в ад. Но будучи искусным демагогом, он убеждает охранявших его чертей отпустить его в рай. Через неделю дьявол замечает его отсутствие и отправляется на встречу с Богом, требуя, чтобы ему было возвращено принадлежащее ему. "Хочу своего узника назад", - говорит он. Тем не менее, как только дьявол обращается к Богу: "Мой Господин!", тот его перебивает, потому что, как вы понимаете, за неделю наш агитатор успел-таки промыть мозги Господни: "Во-первых, я не Господин, а Товарищ, во-вторых, что ты повторяешь все эти бредни, Меня же не существует, и, в-третьих, говори скорее, что там у тебя, а то Я опаздываю на собрание своей партийной ячейки". Таков Бог современных левых радикалов. Это Бог, ставший человеком, товарищем, распятым вместе с двумя изгоями общества. Он не только не существует, но и сам знает об этом, и поэтому целиком превратился в Любовь, которая связует воедино фрагменты Духа Святого. Святой Дух, если кто не знает, это старое название для таких освобождающих коллективов, как коммунистическая партия. Да, тогда это так называлось. Вот что нам нужно сейчас. Большое спасибо. Перевод Алины Лежениной для проекта "Эстетические среды" Редакция перевода: А.Е.Радеев